кончилась и схематически ее можно обозначить так: «нулевое состояние» шок «невозможного» и шок «красоты»— любовь— смерть-память. Именно «память» отличает нового Артема от прежнего, погруженного в обыденное и «нулевое» состояние мира. Сказка к концу действия ушла из повести, но она оставила о себе память, которая своей болью очищает душу героя и открывает ему новое, не бытовое, а трагедийное состояние мира.

В научной фантастике последнего времени отчетливо заметно тяготение к бытовой достоверности и психологизму. Однако у многих авторов попытки совместить быт и психологию с научно-фантастической сюжетикой и образностью оборачиваются неудачей, внутренняя сказочность научной фантастики противоречит бытовым и психологическим формам. Творческий опыт О. Ларионовой наглядно показывает возможность плодотворного соединения несоединимого,

***

обогащающего художественный мир научной фантастики.

Ощущение необходимости интертекстуального подхода в современной фантастике усиливается. Это вполне соотносится с общей склонностью нашей новейшей литературы к цитатности. По словам Э.Макштейн, «цитатность не изобретение постмодернизма, само открытие центонности восходит к эллинистическим и византийским временам. Однако не случайно она так характерна для многих постмодернистов, а в

России, при любви к литературе и знании её, она особенно

плодотворна»²⁰⁸ .

Ярким примером усиления роли интертекста в фантастике 90-х годов ХХ века является творчество В.Пелевина. Правда, критики, по традиции не любящие и не знающие нашу фантастику и поэтому считающие её