времени»¹, но даже на «узком пространстве» человеческие боль и надежда, надо полагать, не являются мелкими.

Таким образом, в абсолютности (непременной результативности и непрерывности) действия волшебных предметов и персонажей кроется весьма важная для натурфилософского содержания фольклорной волшебной сказки семантика. С точки же зрения поэтики абсолютность «исполнения желаний» лишает всякого смысла изображение механизма действия (и вообще какого-то внешнего обоснования) волшебства, что является его характерной приметой в фольклорных текстах.

Однако в классической русской волшебной сказке в рамках отмеченной Д. И. Медришем нераскрытой (а может быть, и тупиковой) возможности развития возникают и отступления от общего правила. Их можно обнаружить уже в сборнике А. Н. Афанасьева. Возьмем, к примеру, получение героем чудесного корабля:

«Вот тебе, Ванюша, дубина, - говорит старик, - ступай ты к такомуто дубу, стукни в него три раза дубинкой и скажи: выйди, корабль! выйди, корабль! выйди, корабль! Как выйдет к тебе корабль, в то самое время отдай трижды дубу приказ, чтобы он затворился...» (Аф., № 137).

Здесь получение чудесного предмета подчиняется общему правилу, оно традиционно. Но вот другой случай:

«...Говорит старик дурню: «Слушай же - ступай в лес, подойди к первому дереву, перекрестись три раза и ударь в дерево топором, а сам упади наземь ничком и жди, пока тебя не разбудят. Тогда увидишь перед собой готовый корабль, садись в него и лети, куда надобно...» (Аф., № 144).

Перед нами опять-таки типичный пример волшебной абсолютности, но характерно, что вместо дубинки появляется топор - плотницкий инструмент, вполне подходящий для изготовления (уже не волшебного) корабля, что, хотя и слабо, но меняет окраску всего эпизода. Более заметно

¹  Там же. С. 369.