удивительном соответствии фольклорных волшебных предметов многообразной научно-фантастической технике, когда, скажем, космический корабль, непохожий внешне на ковер-самолет, вбирает в себя все абсолютные свойства и качества последнего (см. популярный в фантастике мотив «разумного» и «живого» корабля, а также произведения А. и Б. Стругацких, особенно показательно,—повесть «Попытка к бегству»). Научная фантастика может выражать абсолютные свойства «волшебных предметов» и прямым—сугубо рациональным—способом, создавая фантастические предметы, в которых отмеченная Я. Э. Голосовкером непрерывность действия и неисчерпаемость энергии становятся главными признаками подобного рода воображаемых конструкций. И здесь работает не только (и даже не столько) логика научной мечты, как обычно считают критики техницистской ориентации в фантастике, а логика сказочного волшебства, сохранившаяся до наших дней в новых одеждах.

Итак, пора подвести предварительные итоги. Понятие «фантастический мир» представляется весьма продуктивным. Оно помогает увидеть в различных фантастических формах целостность писательского воображения, интертекстуально обусловленную культурной традицией, и тем самым—оценить эстетическое своеобразие и художественную самоценность фантастики. А ведь последнее очень часто не принимается в расчет. Так, например, А. В. Гулыга, справедливо назвав

117

фантастическое «всеобщей эстетической категорией» , далее, сравнивая булгаковский роман «Мастер и Маргарита» с повестью С. Лема «Солярис», в сущности, лишает фантастическое эстетической самостоятельности, заявляя, что «внимание обоих авторов приковано к

одной и той же проблеме: судьба человека в современном мире. Любая

118

фантастика в искусстве — прием, способ воплощения идеи» . Думается, достаточно представить эти совершенно различные фантастические миры