М. Булгакова и С. Лема, чтобы понять, что секрет художественной убедительности произведений кроется совсем не в абстрактно обозначенной проблеме, а фантастика писателей не только «прием», но и нечто безусловно содержательное и целостное само по себе. Фантастическое произведение привлекает читателей, чутких к поэтической стороне искусства, совсем не формулировкой каких-то новых идей, а своеобразием фантастики, своим особым фантастическим миром (хотя читатель, увлеченный «новой идеей», может этого и не осознавать). «Эстетическое наслаждение,— замечает Я. Э. Голосовкер,— которое испытывают исстари слушатели сказочников.., было наслаждение выдумкой— фантастическим»¹. Потому-то и читают до сих пор, скажем, «Человека-невидимку» и «Войну миров» Г. Уэллса. Понятие «фантастический мир» как раз и позволяет рассматривать фантастику не как рупор научной или социологической популяризации («новые идеи»), а как вечное и в то же время современное явление художественного творчества.

Итак, программа изучения «фантастического мира» с точки зрения исторической поэтики в интертекстуальном аспекте предполагает, как уже говорилось, поиск целостности авторского воображения прежде всего в исторической традиции, так или иначе направляющей фантазию писателя. Эту традицию в своих истоках сформировала фольклорная волшебная сказка, в которой исторически впервые возник особый фантастический мир, выражающий целостность сказочного повествования. Поэтому поэтика фольклорной сказки (фольклорный интертекст) не только может служить материалом для сравнения, когда речь заходит о различных типах литературных фантастических миров, но и дает инвариант, играющий (в формально-поэтическом аспекте) роль эталона при анализе самой структуры интересующего нас понятия (при всех конкретных

¹  Голосовкер Я. Э. Логика мифа. С. 140.