трансформациях фольклорной традиции в литературе и даже борьбе с этой традицией у некоторых писателей).

Фантастический мир—это мир осознанного вымысла, то есть вымысла «невозможного» с точки зрения реальной действительности. Изображение «невозможного» (точнее, нарушение нормы «возможного», которая, при всей своей исторической, психологической и художественной условности, в каждую эпоху эмпирически очень четко определена) представляет собой главную, сущностную характеристику любого фантастического мира и в фольклоре, и в литературе. Собственно, этим и отличается фантастический мир от других типов художественных миров. Это обстоятельство и создает первую проблему, возникающую при изучении фантастического мира,—проблему границ. Само наличие фантастики как бы создает границу, отделяющую изображаемый мир от мира реального. Фантастический мир—это всегда мир ограниченный. Правда, слово «ограниченный» звучит двусмысленно¹, и здесь лучше употребить другой термин: четко ощущаемая читателем (слушателем) граница с реальностью как бы закрывает фантастический мир. Если мир нефантастической, скажем, психологической литературы (классический роман XIX в.) всегда принципиально открыт, как бы распахнут в реальность², то мир фантастики в этом смысле закрыт. Закрытость фантастического мира предельно полно проявляется в волшебной

¹  Смысл этого слова хорошо проясняет рассуждение эстонского писателя Фридеберта Тугласа. «Ночь ограничивает,— пишет он в своих «Маргиналиях»,— но она и углубляет работу мысли, ослабевают поводья логики, фантазия навевает видения,— то неукротимые, а то и кошмарные. Сдается мне, что вся фантастическая литература создавалась ночью, при свете лампы» (Туглас Ф. Небесные всадники: Новеллы, миниатюры, маргиналии. Таллин, 1985. С. 287). Свет лампы создает границу («ты окружен стеной тьмы» — с. 287), рисует круг света, и в этой метафоре фантастики именно круг-граница и составляет главное: это граница с реальностью.

²  Об этой принципиальной открытости пишет Я. Э, Голосовкер: «Герои литературных произведений суть иллюзии предметные. Они не просто бытуют, они живут, так сказать, реальнейшим из реальных бытием, ибо они часто обладают для нас большей реальностью и конкретностью, чем не только лица былые, исторические, но даже чем ныне живущие. Часто художественным образом какого-либо исторического лица вытесняется его же научный исторический образ. (...) Самозванец Пушкина реальнее исторического самозванца в силу его эстетической витальности» (Голосовкер Я. Э. Логика мифа. М., 1987. С. 142—143). Герой фантастического произведения, естественно, тоже может обладать такой «эстетической витальностью», но только в пределах своих закрытых границ. Если же он переходит эти границы (как случается порой с традиционными персонажами старой и новой фантастики в современном массовом сознании благодаря кино, телевидению, газетам и пр.), то он теряет свойства фантастического персонажа и становится мифологическим.