рассказывая в «Опыте философской автобиографии» о своих читательских вкусах, подчеркивает: «Моя оценка романа связана со способностью автора заставить меня войти в свой мир, иной, чем окружающая постылая действительность. (...) Я люблю кинематограф, потому что он создает

133

иллюзию, уводящую меня от действительности» . Закрытость фантастического мира играет роль усилителя этой тенденции (недаром Дж. Толкиен называет научную фантастику «наиболее эскапистским видом литературы»¹³⁴), причем усилителя столь мощного, что он может даже порождать тип читателя, впадающего, по удачному выражению О. Сапарева, в состояние «жанровой наркомании»¹³⁵. Дж. Толкиен в уже упоминавшейся статье подчеркивает, что «избавление от реальности— одна из важнейших функций волшебных сказок»¹, и подробно разбирает различные аспекты эскапистского пафоса фантастики, замечая, что в самом феномене эскапизма необходимо различать «побег узника и бегство

137

дезертира» .

Анализ «побега узника» (а иногда и «бегства дезертира»), осуществляемого через фантастический мир, был бы, безусловно, плодотворным и в плане социологии чтения, и в плане исторической

138

поэтики жанров, но он должен составить тему специальной работы .

Закрытость фантастического мира, наличие четкой границы, отделяющей его от мира реального,— это прямое следствие того, что в конкретном произведении главным и художественно ценным является прежде всего сам образ фантастического мира. В сказке и фантастике мир есть герой и герой есть мир. Собственно, имплицитно это присутствует в читательском сознании и критической рефлексии, отливаясь в

¹  Толкиен Дж. О волшебных сказках. С. 288.