конечной фазах развития¹). В литературной же сказке структура

160

персонажа иная: «вместо условно-сказочных героев здесь характеры» , причем, как правило, весьма разнообразные.

Получается, что с позиции внутреннего плана художественной семантики в фольклорной сказке именно коллектив (род—народ) борется со Злом и побеждает его, и литературная сказка полностью сохраняет эту глубинную и определяющую поэтику жанра особенность. Только в фольклоре указанная борьба изображается (во внешнем плане) символически, а в литературной сказке — психологически². Внешне это выглядит отходом от фольклорной традиции (вместо одного героя — целый коллектив), внутренне же именно этот «отход» и позволяет сохранить фольклорную коллективность «всем миром» борьбы со Злом, передав ее теперь уже средствами литературной поэтической техники.

Чтобы сохранить традицию, ее нужно трансформировать. Однако трансформация, позволяющая новыми (сугубо литературными) средствами передать старый фольклорный нравственный императив («все вместе» против Зла) в литературной сказке носит вовсе не подсобный характер, ибо открывает возможности новых смыслов.

Один из таких смыслов заключается в том, что в литературносказочных произведениях, где действует герой-коллектив, имманентно возникает ощущение (и констатация) доброй основы мира при всех возможных опасностях и трудностях, подстерегающих персонажей в этом мире. К примеру, «Волшебник Изумрудного города» А. Волкова открывается сценой, по сути дела, поистине ужасной с точки зрения маленького читателя (случись она в реальности): девочка Элли остается одна, без мамы и папы, и оказывается в совершенно незнакомом мире. В

¹  См. об этом подробно в книге: Неёлов E. M. Сказка, фантастика, современность. Петрозаводск, 1987.

²  Поэтому, к примеру, в фольклорной сказке нет описаний внешности действующих лиц, которые так любит литературная сказка. Портретные и пейзажные описания в фольклорной сказке заменяются символическими формулами. Общераспространенные портреты фольклорных персонажей, как отмечали еще фольклористы XIX в., создаются не сказкой, а ее слушателями, переводящими символику в привычные психологические рамки, отчасти под влиянием иллюстраций, театральных декораций и пр. См. об этом: Новиков Н. В. Образы восточнославянской волшебной сказки. Л., 1974. С. 242-243.