мира. Так, например, и в «Тараканище», и в «Докторе Айболите» К. Чуковского Добро побеждает, но в «Докторе Айболите» действует коллектив, а в «Тараканище» — нет, и горькое впечатление от мира, в котором живут существа, заявляющие, что

Мы врага бы

На рога бы,

Только шкура дорога

И рога нынче тоже не дешевы¹,

по крайней мере у взрослого читателя, все равно остается. Хотя, впрочем, здесь возможна и иная интерпретация, более соответствуюшая детскому сознанию: Воробей, как фольклорный Иванушка, воплощает в себе родовое начало, материализует затаенные чаяния порабощенных зверей, реализует их ненависть к тирану, выступая тем самым в качестве символического знака-заместителя всего коллектива (что подчеркивается финальной праздничной сценой, в которой радость и веселье «звериной семьи» достигает космических масштабов).

Отмеченные соотношения сохраняют свою актуальность и в жанрах, родственных литературной сказке, то есть тоже подчиняющихся (в жанровом смысле) законам поэтики фольклорной волшебной сказки. Скажем, в научно-фантастическом романе С. Лема «Солярис» изображается, на первый взгляд, коллектив исследователей таинственного разумного Океана, но на поверку он оказывается псевдо-коллсктивом (это хорошо заметно в фильме Тарковского по мотивам «Соляриса»), герой вынужден действовать в одиночку, и поэтому ощущение некой злой основы соляристического мира вполне закономерно подчеркивает финал, завершающийся выразительным монологом героя: «Надежды не было. Но во мне жило ожидание, последнее, что мне осталось. Какие свершения, насмешки, муки мне еще предстояли? Я ничего не знал, но по-прежнему

¹  Чуковский К. Чудо-дерево и другие сказки. М., 1971. С. 25.