одно из самых чудесных помещений корабля. Наверно, это потому, что кессон — первое помещение корабля, которое дарует тебе сладостное ощущение дома: вернулся домой, в родное, теплое, защищенное, из чужого, ледяного, угрожающего» (49).

Что же касается фольклорного противопоставления свой/чужой как родной/неродной, о котором тоже говорят фольклористы и которое уже упоминалось, то эта коллизия, как мы еще убедимся, окажется в центре всего действия.

Можно, таким образом, подвести первый итог. Картина мира, которая открывается читателю в «Малыше», построена по тем же принципам, что и картина мира фольклорной волшебной сказки. Конечно, Стругацкие воплощают эту картину в иной, нежели фольклорная, конкретике (эта конкретика носит научно-фантастический характер), но сами принципы организации при всех трансформациях остаются инвариантными. Это позволяет нам утверждать внутреннюю сказочность повести «Малыш».

Собственно, этот вывод нельзя назвать оригинальным. Его следовало ожидать, ибо поэтика фольклорной волшебной сказки во многом усвоена поэтикой научной фантастики, и все творчество Стругацких это наглядно доказывает. Своеобразие повести «Малыш» заключается в другом. Дело в том, что в волшебной сказке противостояние «своего» и «чужого» миров всегда реализуется в действии, в путешествии главного героя, который, проходя свою Путь-Дорогу, соединяет разные миры. Так обстоит дело и во многих научно-фантастических произведениях, использующих фольклорно-сказочную структуру,— сошлемся на« Плутонию» В. Обручева, «Аэлиту» А. Толстого, «Трудно быть богом» и «Обитаемый остров» Стругацких. В «Малыше» же сказочная структура организует все пространство действия, но не само это действие. Она в повести играет, как и полагается в научной фантастике, фундаментальную роль, помогая выстроить картину фантастического мира, но, поскольку сюжет путешествия, который требуется по сказочному канону,