ответить на такой вопрос»), сколько к читателям. И здесь кончаются фантастика и сказка и начинается (усиленное «магическим кристаллом» сказки) размышление о вечных вопросах человеческого бытия. Но это размышление, не требующее немедленного и плоского «школярского» ответа,— уже за пределами повести. Оно — возможный результат «последействия» текста в сознании читателя.

В самой же повести предлагается один из вариантов решения всей этой нравственной проблемы, связанной с судьбой Малыша.

Горбовский (известный читателям по многим произведениям Стругацких), пользуясь своим авторитетом «члена Комкона», запрещает контакт. «Пора оять отбой»,—заявляет он, выйдя на связь с кораблем Комова. Комов пытается возражать, но Горбовский говорит о том, что речь идет совсем не об отношениях землян с замкнутой цивилизацией негуманоидов. Речь идет о Малыше: «Дело в том, что между двумя нашими цивилизациями, как между молотом и наковальней, оказалась сейчас третья, и за эту третью, Геннадий, за единственного ее представителя, Малыша, мы вот уже несколько суток несем всю полноту ответственности» (148). Эта позиция Горбовского, на которую Комов может ответить лишь «долгим молчанием» (149), иная, чем прежние. В ней сливаются, преодолевая свою противоположность, позиции У (Комов) и -У (Майка). Малыш, оказывается, равен целой цивилизации—вот в чем суть этой новой позиции. Если, напомним еще раз, для Майки (-У) Малыш— это единичное и конкретное (цель), а для Комова (У) —общее и абстрактное (средство), то для Горбовского (У -У)— он и цель и средство одновременно, в нем воплощено и конкретное, и абстрактное в неразделимом единстве и гармонии цели и средств. Получается, каждый человек есть, если воспользоваться известной метафорой, не остров в океане, а сам этот океан, полно отражающийся в каждой капле воды. Повесть Стругацких, написанная тридцать лет назад, сегодня оказывается, таким образом, остро актуальной в современных спорах о гуманизме.